Редберн: его первое плавание - Герман Мелвилл

я приподнимал для поцелуя руку божественной Джорджианы, которой я клялся леди Блессингтон и скреплял свою связь с возлюбленным Господом? Эту ли руку Джорджиана прижимала к груди, когда клялась быть моей? С глаз долой, трусиха и отступница! Поглубже вниз – исчезни в этом грязном кармане короткой куртки, куда я тебя затолкал!

После многих долгих разговоров, наконец, было принято неплохое решение, заключающееся в том, что по нашему прибытии в Нью-Йорк необходимо будет провести кое-какие поиски среди моих тамошних немногочисленных друзей, чтобы получить для Гарри место в коммерческом доме, где могло бы расцвести его перо и где он мог бы, рассекая некий тонкий лист писчей бумаги, спокойно выводить свои тонкие фигурки, подобные худым, бледным леди, мягко передвигающимся по парку на прогулке.

Глава LVII

Почти голод

«Мамочка! Мамочка! Подойди, посмотри на матросов, что едят из маленьких корыт, как свиньи у нас дома». Так воскликнул кто-то из детей в третьем классе, во время обеда поглядев вниз на бак, где собиралась команда, черпавшая себе еду из «люльки», действительно немного напоминавшей свиное корыто.

«Свиньи, значит? – прокашлял Джексон со своей койки, где он сидел, председательствуя на банкете, но не участвуя в нём, как дьявол, потерявший свой аппетит после прожёванной серы. – Свиньи, значит? Так недалёк тот день, когда вы, бездельники, ещё попросите сделать глоток из нашего корыта!»

Это злобное пророчество сбылось.

Поскольку день следовал за днём без проблеска берега или рифа, и встречные ветры гнали судно назад, как гончие оленя, то непредусмотрительность и недальновидность пассажиров третьего класса, касающиеся их подготовки к путешествию, начали сказываться в виде неизбежных последствий.

Многие из пассажиров, наконец, пошли в кормовую часть к помощнику капитана, сказав, что им ничего есть, что их запасы израсходованы и что им нужно выдать судовую провизию, иначе они умрут с голоду.

Слова были переданы капитану, который вынужден был издать распоряжение по каютам, что каждому пассажиру третьего класса, нищета которого была доказуема, должно выдавать по одной галете и по две картофелины в день или в виде замены маффин с жареным яйцом.

Но этой скудной порции было совсем недостаточно, для того чтобы утолить их голод: её едва хватало удовлетворить потребности здорового взрослого. Последствием было то, что весь день и всю ночь множество эмигрантов ходило по палубам в поисках съестного. Они разграбили курятник и, попрятав птиц, приготовили их на общественной кухне. Они совершили нашествие на свинарник в лодке и утащили перспективного молодого молочного поросёнка: они съели его сырым, не рискуя приготовить его в статусе «инкогнито» прямо на палубе; они бродили вокруг камбуза, пока кок не пригрозил ошпарить их кипятком из ковша, они подстерегали стюарда во время его регулярных экскурсий от повара до каюты, они кругом осаждали бак в надежде обчистить хлебницу, они окружали матросов, как нищие на улицах, умоляя накормить их во имя Господа.

Впоследствии из-за таких вот эксцессов великий русский капитан Риг издал другой указ и с этой же целью: любой эмигрант, признанный виновным в краже будет привязан к оснастке и выпорот.

В ответ на эту меру началось скрытое брожение в третьем классе, которое едва не встревожило нас, беспокоившихся о безопасности судна, но ничего серьёзного, в конце концов, не случилось, и они даже согласились и не выступали против того исключительного наказания, которое капитан назначил преступнику из их клана взамен телесного. Несомненно, он решил, что такая строгая мера не сможет побудить пятьсот эмигрантов к бунту.

Голова наказанного закреплялась на одной из больших палубных лоханей – бочки, распиленной пополам вдоль, и под эту голову было вырезано отверстие в одном торце лохани, а также по два отверстия поменьше в другом. Голова просовывалась в середину торцевого сегмента через круглое отверстие, и сам он немедленно прикреплялся обручами к обшивке бочки, которая опиралась на его плечи, в то время как его ноги просовывались через отверстия в другом торце.

Эту конструкцию было тяжело носить, но человек мог ходить с ней, и так смешна была его внешность, так велика была его злость от неуважения, что он и сам вместе с остальными смеялся над своим скованным телом.

«Теперь, Пэт, мой мальчик, – сказал старший помощник, – заполни эту большую прекрасную деревяшку своим животом, если получится».

Сочувствуя его положению, наш старый «доктор» выдавал ему милостыню едой, размещая её на бочке перед его ртом, пока, наконец, не наступило время для избавления, и сам Пэт не выступил против милосердия и не перестал играть Диогена в ванне в оставшиеся дни этого голодного путешествия.

Глава LVIII

Пассажиры покидают «Горца», не дождавшись его захода в гавань

Хотя быстроходные парусные суда благодаря попутным бризам часто пробегают через Атлантику за восемнадцать дней, всё же для других судов весьма характерно проделывать этот самый переход за сорок или пятьдесят и даже шестьдесят, семьдесят, восемьдесят и девяносто дней. Впрочем, в последнем случае такая большая задержка свидетельствует о бедствии или недееспособности команды. Также верно, что обычно переход из Америки оказывается быстрее, чем при возвращении из Европы, что приписывается распространённости западных ветров.

Прошло уже двадцать дней с тех пор, как мы отошли от Чистого мыса, всё ещё встречаясь со встречными ветрами, хотя в целом и с благоприятной погодой, когда нас посетила череда штормов с дождём, продлившаяся большую часть недели.

В это время эмигранты были обязаны оставаться внизу, но это было обычным для некоторых из них, в первую очередь для тех, кто не восстановился после первого же приступа морской болезни, сделавшего их появление на палубе крайне редким во время всего перехода.

В течение недели, о которой я упоминаю, огонь в общем очаге был разведён только однажды. Это стало причиной выполнения множества домашних дел в третьем классе, которые иначе были бы сделаны под открытым небом. Когда ливни затихали, некоторые необычайно чистоплотные эмигранты поднимались на палубу с ведром помоев, чтобы сбросить их в море. Никто из опытных обитателей судна не счёл необходимым сообщить некоторым из этих неосведомлённых людей о самых простых и по большей части элементарных принципах океанской жизни. Злясь на все лекции по этому предмету, некоторые пассажиры со своими помоями не избегали подветренной стороны судна. Однажды утром, когда дул очень свежий ветер, один простак выплеснул более чем галлон или два чего-то навстречу ветру. Немедленно все влетело обратно ему в лицо, а также в лицо старшего помощника, который, как оказалось, стоял в этот момент в стороне. Преступника схватили и потрясли за грудки на месте с иронической командой никогда в будущем, находясь в море, не бросать что-либо навстречу ветру, кроме густого пепла и обжигающе горячей воды. Во время частых тяжёлых шквалов, что обрушивались на нас, люки третьего класса всё время были герметично закрыты, запечатав внизу, в своём зловонном логове, множество людей. Было бы удивительно, если бы шокирующая судьба, не так давно заставшая бедных пассажиров на ливерпульском пароходе в Канале во время подобной бурной погоды и при подобном обращении, не настигла бы некоторых эмигрантов и на «Горце».

Тем не менее, вне всякого сомнения, от этого вредного заключения при такой скученности в непроветриваемом и переполненном логове вкупе с недостатком питания пострадали многие, что вместе с их личной нечистоплотностью навлекло опасную для жизни лихорадку.

Первой новостью стало то, что заболели два человека. Как только об этом стало известно, старший помощник быстро отправился в каюту за домашней аптечкой и появился со средствами, которые он считал подходящими для происшедшего в третьем классе. Но лекарства не принесли никакой пользы, больным скоро стало хуже, и заразилось ещё двое эмигрантов. Тогда сам капитан пошёл посмотреть на них и по возвращении разыскал среди каютных пассажиров человека, предположительно, похожего на врача, попросив его оказать помощь страдальцам, намекнув, что таким образом он мог бы